|
НАВИГАЦИЯ
|
В 2015 году в литературной жизни нашей организации случилось много
интересных событий, открытий и имён. Любовь Новикова стала лауреатом
учреждённой нами литературной премии им. Н. А. Некрасова, Владимир
Перцев и Евгений Гусев – дипломантами оной. В полный голос заявили о
себе молодые интересные поэты и прозаики: Евгений Долматович, Дарья
Христовская, Елена Кузьмичёва, Евгений Матвеев, Анастасия Колобова,
Анастасия Долган и др.
Любовь Новикова
* * *
Я не думала жить.
Да уж так оно, видно, припало.
Я не просто живу – я пришлась на крутой перелом.
Тянут землю мою, словно крашеное одеяло,
Прямо из-под меня. И играют со мной, как с огнем.
Так чего ж они так! Словно я им – ни слева, ни справа.
Словно я им – бесплодный обсевок на поле пустом.
Словно эта земля мне не Родина, и не держава.
Словно можно молчать, если твой разоряется дом.
Ах, как мне одиноко. Как мне бесприютно на свете.
Как мне больно дышать – передавлено горло мое.
Я всю жизнь прожила, словно нищенка в рваном отрепье.
Мне изысканных яств никогда не пришлось до краев.
Сколько я ни жила, мне все сладкого не доставало.
Уж до рта донесу – тут и выбьют ладонным ребром.
Так оставьте хотя б это крашеное одеяло.
Чтоб могла я укрыться в последнем приюте своем.
Не дразните меня. Не будите голодного зверя.
Терпелив, незлобив, он все годы покорствовал вам.
До креста обобрали, Все вынесли. Хлопнули дверью.
Я вам все отдала. Но последнего я не отдам.
И за землю свою, опозоренный вами комочек,
За клочок этот черный, где я появилась на свет,
Я вам в горло зубами, хлыстом этих скрученных строчек
По рукам, по глазам. А иного мне выхода нет.
Владимир
Перцев
Наводнение
В.П.
Размыло гнилую дамбу.
Сводя слабонервных с ума,
вдруг, как динамитом дало,
в щепу разнося дома.
Вломившись в сады, огороды,
снося инвентарь и скот,
в ночи налетели воды,
восставшая бездна вод.
Сонных уносит в темень,
но цепок инстинкт живых.
Люди влипают в стены,
гроздью свисают с них.
На крышу залезли дети
и лепятся там с трудом.
Но, вырвав электросети,
вдруг стронулся с места дом.
За жизнь ухватившись цепко,
копируя Голливуд,
прикованы общей цепью,
собака и будка плывут.
Кастрюли плывут, отмучались,
корыта идут на обгон.
В бутыли стоймя, взбаламученный,
куда-то летит самогон.
Быт унесло, как сдуло!
Содрало покров земной!
Сирена ревёт, как дура,
и темень стоит стеной.
Вот это тебя «звездануло»,
затопленное село!
Сколько всего потонуло!
И сколько всплыло всего!
От бедности, скуки, водки,
предательства – всё одно!-
судьбы, дома, подлодки
тихо идут на дно.
Гнобимая всеми Россия,
оставшись без средств, без чуд,
уходит под воды синие,
как уходила Чудь.
Она ещё вся нетронута,
там, в будущем, без огней
взирает из тёмных омутов,
раскинувшихся над ней.
Ты встань посреди опорой!
Пусть медленно вкруг тебя
закружится эта прорва.
Смири её, полюбя.
Обманешь, опустишь в яму,
ну что же, ей не в первой.
С улыбочкой полупьяной
потащит тебя с собой.
Закрутит тебя в воронке,
раз ты такой мудак,
и выбросит под Воронежем
пожёванный твой пиджак.
Евгений Гусев
Артист
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Ф. И. Тютчев
Стою у мусорного бака
с бомжом по кличке Вездеход.
Свой путь от бака до барака
он совершает круглый год.
У ног - пугливая собака.
У Вездехода грустный взгляд.
О, как со сцены Пастернака
читал он двадцать лет назад!
О, как, имея власть над залом,
вздымая руки к потолку,
с огнём сердечным и накалом
читал он «Слово о полку…»!
«Священнодействовал, однако!
Теперь мои подмостки – здесь,
в пределах мусорного бака…
Но в этом тоже что-то есть!»
У «оптимиста» взгляд печальный,
как у собаки. Ей одной
стихи про дождь и север дальний
читает он в тиши ночной.
Анастасия Васильева
***
Я плохая, ты
хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи, я не глухая.
Ты хороший, я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю, а ты на зло мне
Стёкла бьёшь. Я понимаю!
Ты хороший, я плохая.
Вверх рука и замер. Ну же!
Я – нормально, стёкла – хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший, я плохая.
Я тебя не понимала,
Я твоё не принимала.
Ты особый, я простая.
Ты хороший, я плохая.
Ты хотел начать с начала?
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет,
Дверь закрой за мной, сквозняк же.
Иван Коновалов
Дерево
Бывает чудо, хотя и редко —
я услышал мысли дерева:
шептались листья, трещали ветки,
стлался шорох по коре его.
Расставив в небе, как руки, сучья,
уперевшись, корни выпростав
в заросшей чаще одно на круче
пробудившись, страшно мыслило:
Ветви смыкаются, сумрачно, как во сне.
Свила гнездо сорока. Ручей, овраг.
Шорох опавших листьев, совиный смех;
корни ползут, впиваясь во тьму, во мрак.
Корни по холоду, глине и в глубину,
мхом поросла, отживши своё, кора...
Мрачно, тягуче-медленно и в плену
мыслей вращенья кружится голова.
Дятел нарядный стучит, без конца, стучит,
бьётся в висок, и мыслей кручёный жгут
медленно расплетается и сквозит
воздухом свежим. Слёзы смолы текут.
Нет, не забыл, не забуду, как в этот лес
с полным надежды сердцем входил, смеясь —
звонкий ручей, плутая, в камнях исчез,
птицы свистали, будто не гость, а князь,
будто под крики ликующих горожан
после разлуки долгой въезжаю я
в город, цветами убранный, образа
смотрят с церквей, и колокола блажат.
Верно, я умер — и смерть облекла меня
в сучья и ветви, в листья, клубок корней...
Мне бы суметь хоть что-нибудь поменять
в чередованьи мерно бегущих дней!
Знаю, что до половины прошёл я путь!..
Ну, ничего, не бойся, смогу, смогу
сбросить дурман, очнуться, шагнуть, шагнуть,
сделать бы шаг, а дальше я побегу —
шаг бы ступить!.. Ах, как тянутся ветви ввысь,
сладкая в подземельях течёт вода.
Долбит зачем-то дятел, но — жизнь есть жизнь...
жизнь побеждает смерть, как всегда… всегда.
Елена Кузьмичёва
* * *
за соринкой в
глазу горизонт разглядишь едва ли
обстоятельства вам навстречу минут чечеткой
из случайных встреч морские узлы вязали
если кто придет
с порога — идите к черту
не раскаяться
плакать в голос, рвать на себе рубашку
доказать кому-то, что жизнь как ожог на сердце
обернуть вокруг ребер бинт — только труд напрасный
не сыскать врача — замурованы в стенах бреши
доказать кому-то, что можно треклятым иксом
извернуться во всех системах, клише и схемах
доказать, что слова пусты и не стоят речи
и что стука в дверь не стоили перспективы
за соринкой в глазу — забвение горизонта
не дойдем, не достигнем
не стоит шагов дорога
слишком много бессмыслиц высказано и стерто
и любая радость под вечер дрожит тревогой
через день, через год
когда-нибудь станет проще
только ещё крепче закручены будут гайки
и вчерашний иисусик за завтраком будет подан
что хотите — можно
что налито — выпивайте
торжество или траур — неважно, здесь всякий знает
что по край налить и не выпить до дна — не стыдно
человечьи жесты и мертвого одурачат
только чешутся под одеждой чешуйки рыбьи
в этом море мелко, не будет и по колено
никаких вопросов — пусть всё исчерпает точка
мы проснемся завтра, и черное станет белым
не проснемся — значит, в графе ответов
поставьте прочерк
Дрожь. Похороны.
(Рассказы)
Евгений
Матвеев
* * *
Горизонт разрезает его пополам.
Он, смешной человек, прикипел к небесам,
И живёт эту жизнь, как известно, одну,
Будто он и не должен совсем никому.
Так живи и живи, может, нет никого,
Только глубже надрез, только дальше родство.
Сам с собой оказался один на один,
И горит синим пламенем небо над ним.
* * *
Всё время забываю это имя,
Хоть память сердца — древо вековое,
Где зелень породнилась с синевою,
А листья, словно дни, неповторимы,
Но схожи, если ворохи набрать.
До смерти надоело умирать.
Воспоминанья ветер оборвал,
И память — как пустеющая крона;
Расходуется аромат озона,
И рвётся связь меж тем, кем был — и стал.
И это заставляет вспоминать:
Как там тебя зовут? и забывать.
Григорий Ананьин
Невежество
Иди, слепец, пока еще ты слеп,
Пока тебе дорога не закрыта.
Темницы нет. Тебе дарован склеп –
От рассуждений лучшая защита.
Еще ошибок не разрезан том,
Ты волен петь, и плакать, и смеяться.
Не трогай книги. Ты уже потом
Научишься смотреть и сомневаться.
Советовать я после не берусь,
Твоя судьба – дымок под небесами.
Идти? Нет, стой на месте, жалкий трус,
И поводи никчемными глазами!
Дарья Христовская
(Из цикла «Ева»)
Шарлотте. Лодка по имени Лотта
Когда я, не в силах больше делить с другими
Вселенную в целом и дом с дымовой трубою,
купил голубую лодку и дал ей имя,
мне нужен был кто-то, кого я мог звать тобою.
Когда я расстался с блеском былого лоска,
забыл про ласку, пил и грубил любому, —
я вытащил на причал голубую лодку
и вывел — Лотта — белым по голубому.
Кто вспомнит нынче, чего я хотел вначале?
Есть, в сущности, лишь одно, что я знаю точно:
я в лодке, и я всё сильнее её качаю,
и лодка перевернётся, и будет точка,
когда соляным столбом за спиною Лота
восстанет тоска Хименеса, Мачады, Лорки,
не станет ни неба, ни дна,
ни воды, ни Лотты
ни даже логики
или лодки
Абигейл
Обучать бы тебя вальсировать и стиху,
Повторять за тобой чужеземные аз и буки,
Покупать бы тебе ботиночки на меху
И шубки из чернобурки,
Украшать тебя как на выданье — или на
выданье, боль потери превозмогая,
Сочиняя тебе нежнейшие имена,
называть тебя лишь по имени, дорогая.
Пронести за тобой чемоданы по всем портам —
Поселить тебя вдалеке от тоски и сажи,
Как люблю тебя самоё, полюбить тартан,
Папиросы "данхилл" и куртки из синей саржи.
Но когда наступает страшная тишина,
Так, что слышно только, как бьёт о корму волна,
И ещё дыхание, медленное, как волны,
расправляет лёгкие, словно кузнец — меха,
Знай: в любой любови заведомо нет греха —
А единственный грех в суете, в суете — и полно.
Евгений Долматович
Monstrum. (Рассказ)
|
Литературная
страница