|
НАВИГАЦИЯ
|
ГЛУХИЕ ВРЕМЕНА
Любовь Новикова
***
Гляжу сквозь даль. Гляжу сквозь боль. Сквозь годы, годы.
В степи вольно. В степи темно. Темно и ветер.
И низко-низко по-над степью неба своды.
И в низких хатах ни одно окно не светит.
Неужто тоже там живут. Неужто люди.
Неужто тоже там не спят, в ночи вздыхают.
И серый пасмурный декабрь всё крутит, студит.
И захмелевшим казаком в степи гуляет.
Ломает голые кусты и гнёт деревья.
И так засвищет под окном – мороз по коже.
Молись, крещёная душа, коль бог поверит.
Молись, бессмертная душа, коль Бог поможет.
Возьми, возьми меня, декабрь, себе подручной.
Кусты ломать, людей пугать, гулять привольно.
Не то чтоб грустно мне, декабрь, не то чтоб скучно.
А просто страшно мне, декабрь, а просто больно.
А просто знаю я, декабрь, что мне не будет
Полынной воли во степи, где снег и ветер.
А только этот ошалевший от безлюдья
Холодный мир, где ни одно окно не светит.
***
Туда, туда. И руки заломлю.
И небо стало серым от разлуки.
Зачем я так беспомощно люблю.
Ведь крыльев нет. Остались только руки.
А небо – рай, чистилище огня.
А тут, внизу – покой, оцепененье.
Вглубь от меня и выше – сквозь меня –
Будь проклято, земное притяженье.
То дождь, то снег, то птица о стекло
Полётом дразнят сломленное тело.
Не то, не то. А то – давно прошло.
Высоко где-то. Я не разглядела.
И жить. И жить. Затем, чтобы дышать,
Вплетаясь ветром в траурные ветки.
В бескрылом теле мечется душа.
Как птица в клетке.
Галина Лупандина
***
Неужели всё это серьёзно,
Или попросту видится – снится,
Будто Ангелы в небе морозном
Стелют лёгкие звёздные ситцы.
Ткани тонкие крашены гладко
Мастерами небесных красилен,
И любая случайная складка
Снизу кажется облаком синим.
Устилается небо бесснежьем,
Не суметь ни надёжней, ни лучше.
Знают Ангелы: будешь небрежным –
Выйдут тучи, тяжёлые тучи.
***
Разверзлись хляби небесные…
Беда, мой сладкий, беда!
Земля становится бездною,
И ветер рвёт города.
Мы заслужили наверное
Такое буйство стихий,
Коль долго жили, не веруя
В плач тропарей и стихир.
Дела творили бесчестные,
Шли наугад в никуда.
Разверзлись хляби небесные…
Беда, мой сладкий, беда!
И ветер не унимается,
Всё без разбора круша.
А что так страждет и мается?
Душа, мой сладкий, душа.
Леонид Советников
И при слове «Россия»…
И при слове «Россия» - соборы и церкви, селенья, снега и снега.
Красота неземная, молочные реки, кисельные их берега.
И сосульки на Пасху – вкуснее на всём белом свете нигде не найти.
И блаженство – у Бога за пазухой или в широкой Господней горсти.
Это Русская Правда – превыше законов и прав, справедливей свобод.
Сердобольный – рубаху отдаст, даже если последняя, - русский народ.
Но… при слове «Россия» - до костного зуда, до свиста в гульбе и
бегах,
Погребают родимой державы обломки, зияют поля в овсюгах.
***
А только и надобно – взять и окститься,
Поменьше постить и побольше поститься,
Умну́ю молитву держать перед сном
И верить: Отец упредит об ином.
И если на муки пошлёт, как Иова,
Чтоб ангела тьмы посрамить, то ни слова
Ему в возраженье не должно иметь:
Даётся победа – идущим на смерть.
Стоящим за правду она, не за ложь,
Даётся? Обманом себя не тревожь,
Что всё, что погибло, воскреснет и снова
На пастбище – тучное стадо Иова,
И дети, и внуки здоровы, и он,
Заботой и радостью их окружён,
Возносит молитву за корм, за ягненье,
А лютые муки – лишь сон, наважденье...
Константин Кравцов
Ярославские зимы
Уже не плоть и кровь, ещё не дух,
Так смотрит инок взором повитух,
Так смотрит из гнезда замёрзший пух –
Рассеянная вязь бессвязных зим –
И свет цедит из прорубей, прорух,
Но вязок воздух, снег непроходим.
Уже не плоть и кровь, ещё не дух,
Он рад исчезнуть, школьником палим,
Как Византия белых повитух
Той истины, что Ты – неизъясним,
А неофит – он вспыхнул и потух,
И не Афины, не Ерусалим –
Страна калик, сиделок площадных,
Свечей в сугробах, в пропастях земных.
Брату
Тео (письмо из Овера)
Повозка под ливнем и солнце над нею,
Как брошенный плуг, и по зыбкому кругу,
Шагаешь, тряпьём арестантским синея,
Но, глядя в затылок безвестному другу,
Вдруг видишь подсолнух, и рыжей мольбою
Колышется полдень – мольбой и недугом,
И пашня светил – над дорогой любою.
Горят виноградника вены цепные,
Испариной балки блестят по забою,
И всеми корнями врастаешь в холсты и
Последнего солнца жрецы золотые,
Как просто жнецы, за тобою приходят
И их силуэты клубятся и стынут
Полуночной лавой в полуденном поле.
И разве так важно, всплакнёт ли блудница
И что будут помнить молочные вишни?
Вот вишни, вот метеоритом повисло
На фоне вишнёвом, как самоубийство,
Лицо моё, глядя в глаза мне, а выше –
Душевнобольные гуляют по раю
Больничного жёлтого сквера, их двое,
Играет огнями брусчатка сырая.
Себя обретаешь, покончив с собою:
Горушным кустом из зерна этой пули
Растёшь, умирая и смерть попирая.
Мы то, милый Тео, на что мы дерзнули.
Плетёшься, кровищей посткриптум кропая,
Пугая ворон, и бесслёзной мольбою
Светила горят над дорогой любою,
И изгородь зябнет, от солнца слепая.
Китайскую тушь захватил я с собою,
А те башмаки я тебе уступаю.
Владимир Поваров
***
Слегка похожий на еврея
Библейских дюреровских линий,
Идёт прохожий, не трезвея,
Вмерзая в стариковский иней.
Бредёт задрогший россиянин,
Лишённый и тепла, и крова,
Как будто создан из слияний
Тоски, скитаний и спиртного.
Он, словно древний жид Сиона,
Но русский – говором и плотью,
Вновь постигает обречённо
Одну лишь истину Господню:
Что раздарив земные блага,
Он осуждён слепой судьбою
Спешить, как проклятый бродяга,
За путеводною звездою.
Мерцают волосы седые
Следами бренности в вертепе,
Где каждый ныне ждёт Мессию,
Но бредит о Насущном Хлебе.
***
Эта женщина пьёт пиво одна.
Я бреду с бутылкой водки один.
Не любовница она, не жена
Для моих нерасторопных седин.
Эта женщина не мною пьяна,
Вот и найден безысходный ответ.
Не любовница она, не жена,
А прекрасней этой женщины нет.
Посмеяться над собой не грешно,
Я же знаю, как смеётся она.
Мне бы бросить эту женщину... но
Не любовница она, не жена.
Светлана Комогорцева
Журавли
Стоят, привязаны к деревне,
Два неказистых журавля –
Летят другие строем древним,
И не удержит их земля.
Кричат застывшим исполинам –
И эти стонут на ветру,
Когда случается их спинам
Нести по полному ведру.
Одни вот – к жизни безмятежной
Спешат, не утаив восторг.
Другие – обнимают нежно
Одним крылом родной простор.
***
Как вернуть отца, родимый край,
Юность, что вольна и скороспела?
Вновь во сне прошу: «Отец, сыграй,
Под гармонь твою давно не пела».
Заиграл – и вот они, со мной,
Во раздольном, во широком поле:
Тот казак – он лесом шёл домой,
Ветер тот – с ним конь гулял на воле.
А отец растягивал гармонь –
И неслось вокруг что полюбилось,
И пылал внутри меня огонь,
Будто это вовсе и не снилось…
Сон – отрадный для души приют,
Но прошёл. Грустит гармонь без дела.
В жизни нынче разное поют,
Но душа, внимая, охладела.
Владимир Колабухин
Скрипка
В. В. Рымашевскому
Замело все тропки и просёлки,
И, подняв шубейки воротник,
Брёл во мгле уснувшего посёлка
Старый сторож, весь как снеговик.
Одинокий, – умерла старуха,
Разлетелись из дому сыны, –
Ослабел и телом он, и духом,
Думал: доживёт ли до весны?
А весна – она уж недалёко,
Оттого и взгляд его тосклив.
Вдруг из чьих-то освещённых окон –
Нежной скрипки тонкий перелив.
И шагнул старик под выступ крыши,
Замер у резных, у белых рам.
В пенье скрипки всё любовью дышит,
Болью расставанья до утра.
Голос скрипки всё сильней, всё звонче,
И давно опущен воротник…
Так своё былое этой ночью
Вспоминал с улыбкою старик.
Владимир Эль
***
Ты впечатлительная очень,
Сегодня это ни к чему.
Ночь коротка – ещё короче
Дорога к дому твоему.
Не происходит листопада,
Не ожидается дождя.
Всё это – выдумать бы надо,
Всё это будет погодя.
Само собой, возникнут строки –
И в них блеснёт листвою сад,
Сойдутся тучи на востоке,
Начнётся ранний листопад,
И грянет гром… Не прерывая
Круженье бабочки лесной,
Что нарисована – живая! –
В твоей зелёной записной.
Виктор Стромбус
***
Посвящается С. Г.
Я придумал на горных кручах
Золотые блики заката,
Изумрудную тень дубравы
И звенящий укол струны,
Ветви молний в свинцовых тучах,
Грома бешеное стаккато,
Горький вкус кристальной отравы
И глухой удар тишины.
В белопенном рокоте моря
Я играл золотистой рыбкой,
Я придумал дождинки-стразы
И весеннюю высоту…
Во спасение (иль на горе?)
Я придумал твою улыбку,
Не целованную ни разу –
Ибо как целовать мечту?
Я летал между звёзд, как птица.
Я придумал луну и небо,
Чтоб скопленьям клёнов под ветром
Льнуть ладонями к небесам…
Где меж явью и сном граница?
Не вникая, что – быль, что – небыль,
Полюбил тебя беззаветно
Вот такой, как придумал сам
Жаром сердца. А рассужденья
Тщетно рыскали, как фискалы,
И, от пылкого взгляда тая,
В ледяную неслись пургу.
От нагрева и охлажденья
Рассыпаются даже скалы!
И, под солнцем любви летая,
Сам однажды крылья сожгу.
Имя милой спешит к Синаю:
Суламифь? Эвридика? Мона?
Беатриче? Ассоль? Елена?...
Отправляя душу в полёт,
Надпись стёртую вспоминаю
На кольце царя Соломона
Из Иудиного колена:
«Всё проходит…»
Что ж не пройдёт?
Владимир Перцев
***
Я слышать перестал. Который год подряд
слова, слова, слова… Так утомили люди!
Но звёзды и дожди со мной не говорят,
не сообщают мне, что было и что будет.
Чем больше мельтешим, тем строже тишина.
Всё строже и страшней на свете год от года.
Такие настают глухие времена,
в преддверии беды безмолвствует природа.
***
Не усадьбу, не дом, за оградкой покладистой
я куплю себе место на кладбище.
Врою лавочку, высажу лютики разные.
Сам к себе приходить стану чинно по праздникам.
Куролесил всю жизнь, жил в причудах и крайностях.
Вот – землицы аршин, вот и небо бескрайнее.
Это место моё, я при жизни здесь сиживал.
Здесь мой крест обветшалый – воробьиная хижина.
Здесь среди облаков, и покоя, и лютиков
Постоит мой июль, как хотел я, – в безлюдии.
Здесь, Россия, к тебе приходил я и горбился,
доверяя судьбе и не мучаясь гордостью,
принимая, как есть, эти лютики тленные,
понимая, что здесь вход в другие вселенные.
Галина Артемичева
Домик на Ладоге
Домик у озера, скалами спрятанный.
Окна, как прорези, крыша горбатая.
Домик, как будто скользящий по Ладоге,
Не разрезающий зеркало гладкое.
Домик случайно в глуши я заметила;
В нём было тайное что-то, запретное.
Лодка в рогозе болталась у пристани…
Села под сосны, смотрела я пристально
На воду, на островочки кудрявые
И на могучие скалы корявые.
Тишь и блаженство. Ни звука железного.
Запах грибов, окуней и валежника.
Воздух густеет, печка дымится.
Что там за люди, добры ль их лица?
Вот загорелся и свет за окошком.
Жаль, что я здесь – ни собака, ни кошка.
Ольга Люсова
***
Я выросла в городе, где купола
Теснились, как лук на ухабистой грядке,
Я дикие здесь получала повадки
И лёгкое, вольное чувство крыла…
Играла на улицах, где тополя
Смолистою зеленью красили будни,
Порой в этом городе было безлюдно,
Но тем необъятней казалась земля.
Бесчисленны были пруды и канавы –
Лягушек ловили, штаны закатав…
Теперь не осталось тех жирных канав,
И церкви подняли великие главы.
Я выросла… Редкий в том городе гость.
Стираются памяти детские тропы.
И всё же так хочется мчаться галопом
По улочкам, где мне расти довелось.
Евгений Матвеев
***
Всё время забываю это имя,
Хоть память сердца – древо вековое,
Где зелень породнилась с синевою,
А листья, словно дни, неповторимы,
Но схожи, если ворохи набрать.
До смерти надоело умирать.
Воспоминанья ветер оборвал,
И память – как пустеющая крона;
Расходуется аромат озона,
И рвётся связь меж тем, кем был – и стал.
И это заставляет вспоминать:
Как там тебя зовут? и забывать.
|
Литературная
страница